No. 3
Лес да поляны, безлюдье кругом.
Вьюга и плачет, и стонет;
чуется, будто во мраке ночном,
злая, кого-то хоронит.
Глядь, так и есть!
В темноте мужика
смерть обнимает, ласкает;
с пьяненьким пляшет вдвоем трепака,
на ухо песнь напевает:
“Ох, мужичок, старичок убогой,
пьян напился, поплелся дорогой;
а метель-то, ведьма, поднялась, взыграла,
с поля в лес дремучий невзначай загнала.
Горем, тоской да нуждой томимый,
ляг, прикорни да усни, родимый!
Я тебя, голубчик мой, снежком согрею,
вкруг тебя великую игру затею.
Взбей-ка постель, ты метель, лебедка!
Гей, начинай, запевай, погодка!
Сказку да такую, чтоб всю ночь тянулась,
чтоб пьянчуге крепко под нее заснулось.
Ой вы, леса, небеса да тучи,
темь, ветерок да снежок летучий,
свейтесь пеленою, снежной пуховою;
ею, как младенца, старичка прикрою.
Спи, мой дружок, мужичок счастливый,
лето пришло, расцвело! Над нивой
солнышко смеется да серпы гуляют;
песенка несется, голубки летают…” |
Nr. 3
Mets ja lagendikud. Pole hingelistki.
Oigab ja nutab tuisk.
Tundub, nagu mataks kuri (surm)
kedagi ööpimeduses.
Vaata, nii see ongi!
Surm kallistab ja
hellitab pimeduses külameest.
Ta tantsib purjus mehega trepakki
ning ümiseb mehe kõrva juures laulu:
“Oh sa armetu vanamees-mehike,
jõid end purju ja hakkasid komberdama mööda teed!
Kuid tuisk, va nõid, tõusis ja tugevnes.
Ajas su kogemata põllu pealt pimedasse metsa.
Murest ning tusast ja vaesusest vaevatud,
heida pikali, tukasta, uinu mu kullake!
Soojendan sind lumega, tuikene!
Mängu su ümber ma korraldan vägeva!
Tuisuke-luigeke, voodi löö pehmeks!
Ilmake, alusta, võta laul üles,
olgu see muinasjutt, mis kestaks terve öö,
Et napsivend uinuks sügavalt selle saatel!
Oh te, metsad, taevas ja pilved,
pimedus, tuuleke ja lendav lumeke!
Põimuge katteks, lumiseks-udusuliseks!
Vanakest sellega katan kui lapsukest!
Maga, mu sõbrake, õnnelik mehike!
Suvi on saabunud, õide puhkenud.
Viljapõllu kohal naerab päike ja sihisevad sirbid.
Kajab laul ja tuvid lendvad.” |
|